— Знаешь, — сказала она мне еще в самом начале этого странного обеда, — а мы ведь очень долго не верили, что это с нами навсегда. Думали, что еще сможем, что если себя приучить — то сможем вновь есть твердую пищу. Сможем вернуться…обратно, стать такими, как прежде. Мой муж… он так и не смог смириться, что стал вампиром. Заставлял себя есть. А организм уже не в состоянии переваривать твердую пищу, боль, дискомфорт, промывание желудка… Но он пытался вновь и вновь. По крошке в день. Думал, постепенно разработает… Нечего там разрабатывать. Все атрофировалось за ненадобностью. А потом он умер. Просто не захотел так жить. Многие умерли… уже потом. Когда поняли, что за жизнь нам теперь уготована… А мы еще успели родить сына. На крови, но еще в надежде… Вот сын–то его и подкосил. То кровавое безумие, что владеет урожденным вампиром. От запаха человеческой крови они теряют разум. Совсем. Единственный способ его вернуть, удержать — причинить сильнейшую боль. И мы вынуждены воспитывать собственных детей, регулярно вырывая из безумия — болью, регулярно причиняя сильнейшую боль тем, кто нам дороже жизни. И тогда они вырастают…похожими на нас. Не совсем, как мы, но похожи. Очень. И нам кажется, что свет еще есть. И мы однажды найдем свое третье солнце.
Она цедила свой чай. Со стороны — милая такая девочка с косичками. Чья–то мать. Чья–то вдова. Чья–то бабушка.
— Сэнта, а у тебя нормальные внуки есть? Ну, которые родные. По прямой линии.
— Нет, мой сын еще не женился.
— А что, без женитьбы детей не бывает?
— Нет. Женитьба, собственно и есть факт зачатия ребенка. Либо объявление о намерении его зачать. К сожалению, у нас дети не родятся случайно. Секс — это просто секс. Для удовольствия, не более. Зачатие — это более сложный обряд. Секс туда тоже входит, но его одного не хватит. На это идут лишь те, кто твердо решил, что ему это действительно надо. И далеко не все из них добиваются результата. И объявление о намерении так и остается несбывшейся мечтой.
Мне принесли второе. Сэнта взглянула на отбивную, но промолчала, даже не поморщилась. Просто сделала еще один маленький глоток.
— Сэнта, а вот все–таки объясни мне, — попыталась сформулировать то, что мучило меня уже давно. — Вот у вас же семьи, дети… Как сюда вписывается секс с людьми? И групповой секс? С чего? Когда вы стали такими извращенцами? Как вообще такое возможно?
Сэнта улыбнулась. Посмотрела на меня, как на дитя.
— Ну это же очень просто. Разве Анхен тебе еще не объяснил? Ну хотя бы то, что при наличии разницы культур, крайне невежливо себя объявлять правильным, а другого извращенцем.
— Сэнта, пожалуйста, не играй сейчас в слова. Для меня это важно. То, что я знаю о ваших традициях, приводит меня в ужас. И я не думаю, что Анхен сподобится мне что–то объяснять. Он просто ставит перед фактом. А для меня это неприемлемо. Я даже понять это не в состоянии, не то, что принять.
— Не переживай так. Я попробую объяснить. Рассуждая о нормах и приличиях, ты забываешь одну простую вещь: мы разные. Не просто разные народы, но разные биологические виды. И наше сильное внешнее сходство совсем не помогает нам понять друг друга. Скорее мешает, заставляя думать, что раз внешне похоже — то и внутренне должно быть примерно так же. Простой пример: ты ведь знаешь, что вампиры эмпаты. Да и не только ты, факт общеизвестный. Но ты когда–нибудь пробовала сделать следующий шаг и подумать: а как это влияет на наши межличностные отношения? Могут ли вообще, при наличии столь значительного отличия в восприятии, отношения внутри нашего народа быть полностью подобны отношениям внутри вашего?
Пожимаю плечами. Ну да, подловила, не думала. Ну, эмоции читают, даже ими питаются, но что из этого должно следовать что–то глобальное в голову как–то никогда не приходило. Да и при чем здесь, я ж ее про секс…
— Про секс, — соглашается Сэнта. — Ну а что, по–твоему, секс? Механическое соединение тел? Или, может, соединение душ?
— Ну, в идеале…
— В идеале, — она снисходительно улыбается, словно я только что в очередной раз доказала теорему извечного человеческого несовершенства. — В том и разница, девочка, что у вас — в идеале, а у нас, благодаря эмпатии, всегда. Вы живете каждый словно в глухой картонной коробке. Но иногда, порой, каким–то чудом вам удается прогрызть ее стенку навстречу другому, и вы начинаете ощущать этого другого как себя. Чувствовать малейшую смену настроения и угадывать желания, переживать его боль и радость как свою, и даже сильней, чем свою. Ты ведь понимаешь, о чем я?
— Разумеется. Даже я знаю, что это называется любовью, ни к чему объяснять столь сложно.
— Да, вы это так называете. «Настоящая любовь», «большая любовь». В реальности встречается у вас куда реже, чем вы любите об этом говорить. На самом деле это даже не сама любовь, а скорее ее следствие. Собственно, именно это и есть эмпатия. Способность чувствовать другого, как себя.
— И что?
— Что? Что ты будешь чувствовать к такому человеку? Кем он для тебя станет? Свет ведь клином сойдется, верно? Он будет для тебя любимый, обожаемый, желанный, ненаглядный, в целом мире единственный. И понятно, что секс для тебя будет возможен только с ним, другие зачем, ты же так их не ощущаешь…
— Да, разумеется. В чем соль? Ты мне сейчас описываешь идеальные отношения, которые каждый стремится в жизни обрести…
— Да. И которые берутся за образец при построении любых человеческих взаимоотношений. Даже если там и близко нет ни любви, ни эмпатии… А вот теперь представь. Все вот эти чувства. Все это понимание, ощущение, близость. Представь, что ты чувствуешь столь глубоко каждого. Вот хотя бы в этом зале.
Я медленно огляделась, пытаясь понять, что она от меня хочет. Вернее — что пытается мне донести. Почувствовать каждого…Кожей ощутить веселие компании за тем угловым столиком…И огорчится вместе с женщиной, чей спутник вечно скользит взглядом мимо…И ощутить, что чувствует тот грузный мужчина, временами поднимающий на меня свои мелкие, невыразительные глазки… Нет, она говорила не совсем об этом. Говорила, что эмпатия — это как любовь, когда ты душу насквозь пронзаешь, и ощущаешь, словно себя, роднее и ближе некуда, и умирать от страсти готов — лишь в его объятиях. Но если так ты ощущаешь не одного — а весь зал… А если весь народ…всех…
— Вот это и есть любовь. Любовь нашего народа. Способность ощущать каждого — как себя. Для нас нет чужих. Ненужных. Нелюбимых. Мы единый народ, которому даровано счастье безграничной всеобщей любви. Потому, что твои эмоции — это еще и отражение его эмоций, и его, и ее, и их. А их эмоции — это еще и отражение твоих, и не разодрать, где чьи. И как выбрать одного и отказать всем, если все — бесконечно близкие и родные? Потому и секс нам дан — не как способ производства детей, но как способ ощутить единство и любовь. Секс для вампиров — это всегда Слияние. Слияние близких любящих душ, которому лишь вторит слияние тел, жажда дарить и ощущать наслаждение, которое не поделишь на свое и чужое. Да с кем–то одним ты родишь и воспитаешь ребенка, потому, что он станет тебе роднее и ближе прочих. Но твоим единственным возлюбленным, единственным, с кем ты разделишь свою постель, он не станет никогда. Для нас это невозможно, немыслимо, кощунственно, ибо ты не можешь не принимать всей душой, не ощущать, не любить, не наслаждаться, не делиться наслаждением с теми, кто тебе дорог. То, что вы именуете нелепым словом «групповуха», для нас является божественным танцем и гимном всеобщей любви.
